Фальшивая нота

[dzeta-stigma]

Напишу для себя, чтобы не забыть.
Тяжелая херня, но почему-то именно ее хочется не забыть, не знаю, по какой причине.
Ходили вчера с маман на "Фальшивую ноту" с Хазановым и Гуськовым, ни я, ни она в описание сценария не вчитывались, а оно оказалось драмой, шо пиздец.
На сцене - кресло, рояль, скрипка, софа, зеркало, ряды стульев.

Сумбурный пересказ сценария своими словами

Дело происходит зимой в Швейцарии. Начинается все с именитого дирижера (Миллер), который по окончании выступления оркестра заходит в гримерку/кабинет (?) дабы отдохнуть. Театр уже опустел, музыканты, зрители - разошлись. Дирижеру тоже пора ехать домой к семье ужинать и уговаривать оную на переезд в Берлин, чтобы не пропустить падение Берлинской стены.
Миллера подкарауливает его преданный фанат (Динкель), заходит в гримерку, рассыпается в извинениях, восторгах, дифирамбах к его музыке, "оркестр в ваших руках поджигает сердце слушателя", говорит, что меломан, что десятилетиями ждал этой возможности приехать очно на концерт и застать еще и дирижера лично.
Миллер подписывает ему фотографию, Динкель уходит, но позже возвращается чтобы сделать собственную актуальную фотку на полароид, всячески вертит Миллером для лучшей позы (это все забавно)), делает это самое фото, уходит, вновь возвращается с подарком, про который в спешке и возне с фотографией позабыл, кладет коробку на стул и исчезает.
Миллер считает, что наконец отделался от навязчивого поклонника, уходит переодеваться.

Пока дирижера нет, Динкель возвращается, закрывает за собой дверь в гримерку на ключ, прячет под крышку рояля фотографию в рамке, садится на стул и ждет возвращения.
Миллер возвращается, негодует, что его никак не оставят в покое, выясняется, что любитель-послушать-Моцарта еще и запер их обоих в одной комнате. Дирижер ожидаемо взрывается, обвиняет Динкеля в сумасшествии, начинает выяснять почему он внезапно стал заложником. В итоге - не измена, не уведенная 40 лет назад жена, не отказ на одном из очередных прослушиваний.
Динкель просит прослушать его игру на скрипке и оценить ее. Играет Маленькую ночную серенаду.
Миллер говорит, что неплохо, Динкель парирует, что как раз-таки плохо и его игра - "пощечина любому приличному музыканту", обвиняет Миллера в том, что тот не имеет собственного мнения. После этого Динкель начинает явно давить, говоря, не напоминает ли ему что-то сыгранная только что мелодия, обвиняя, что дирижер в целом носит не свое имя, что он вот уже 40 лет как обманывает весь мир, своих музыкантов, семью и прочих.
Миллер на все это обильно пригорает, на что Динкель сообщает, что он ему сказал неправду и на самом деле, он - Динкельштейн и что у них есть одно общее воспоминание. Миллер узнавать его отказывается, на что Динкельштейн достает револьвер и заставляет того отыскать спрятанную ранее фотографию. На фотографии - нацистский 16-летний офицер, попирающий ногой мертвое тело.
Выясняется, что мертвое тело - это отец Динкельштейна, что 40 лет назад они были в концлагере, вся семья. Его отец и он сам (на тот момент 14-летний подросток) были музыкантами и играли в лагерном небольшом оркестре для увеселения конвоиров. Дело было зимой, на улице, пока остальные пленные шли в мерзлую шахту, немцы слушали выступление Моцарта этого мини-оркестра и когда они играли Маленькую ночную серенаду, старшему офицеру послышалось, что отец Динкельштейна сфальшивил. Он взбесился, орал, что нельзя фальшивить великого Моцарта и поручил своему сыну пристрелить скрипача. Именно этот момент позже оказался запечатлен на фото.
Сын офицера, который пристрелил отца Динкельштейна - был как раз Миллер. И старший офицер, который приказал ему это сделать - был отец Миллера.
Миллер смог пристрелить скрипача только со второй попытки из-за трясущихся рук, в дальнейшем это придерживание одной руки другой стало его фирменным жестом и именно по этой особенности Динкельштейн, по его словам, его и вычислил.

Когда русские вошли в Германию, этот концлагерь немцы спешно покинули, но сам Динкельштейн, на тот момент уже оставшийся один (мать умерла еще до расстрела отца), попал в главный офис, где эта фотография в рамке осталась на столе и взял ее себе.
Миллер же впоследствии (или может на этапе побега из лагеря), чтобы избежать преследования, нататуировал себе на предплечье лагерный номер и взял имя одного из мертвых евреев - Миллера. Динкельштейн за это тоже уцепился впоследствии, потому что с настоящим Миллером был знаком.
В конечном счете Динкельштейн заставляет Миллера сыграть самому ту симфонию Моцарта на скрипке, при открытом окне, под дулом револьвера - Миллер ожидаемо фальшивит, кричит, что на холоде пальцы не слушаются и играть сложно. Динкельштейн резонно на это замечает, что его отца это никак не оправдало и не защитило.

Дальше шли лютые обвинения-раскаяния, что лже-Миллер не хотел этого делать, что его отец был властной фигурой и в целом ОТЦОМ, что Миллер даже курить начал, чтобы походить на него, что по вечерам он закрывал наглухо окно, чтобы не ощущать запаха от печей и когда отец возвращался с работы и руками, которыми он убивал людей в течение дня, трепал сына по щеке - это снимало ненависть и делало сотворенное зло абстрактным в глазах сына.

Динкельштейн же говорил, что его отец в прежние времена читал священные книги, пичкал сына абстрактными понятиями прощения, а находясь в лагере, каждый день молился. Динкельштейн этого не понимал, потому что его молитвы ни от чего не защитили и не спасли - его жену сожгли в печи еще раньше, а самого пристрелили за одну фальшивую ноту. И в понимании Динкельштейна Бога нет, а если он есть - то это не Бог, а чудовище, допустившее такой мир.

В коробке с подарком, кстати, оказалась лагерная куртка заключенного, такие же Динкельштейн с отцом носили в лагере, а эта конкретная - принадлежала тому, оригинальному Миллеру.
Миллер раскаивается, говоря, что всю свою жизнь когда бы он ни дирижировал - он всегда видит лицо отца Динкельштейна в каждом музыканте и пытается отбиться от него работой. Что всю жизнь испытывает жгучий стыд за содеянное, что никогда больше никого не убивал - на это Динкельштейн хмыкает, что и одного убийства достаточно, и замечает, что тот испытывает не стыд, а страх, что если его тайна вскроется - он потеряет свою репутацию стоящего человека и великого дирижера.
При том факте, что до всех разоблачений Динкельштейн непонимающему Миллеру говорит, что вся его великая труппа лучших музыкантов уже в курсе правды и завтра на репетиции ему придется за это объясняться - по всей видимости, месть таки свершилась.
В конце Динкельштейн отдает Миллеру ключ от запертого кабинета и они оба уходят из пустого театра.